Василий Головачев - Человек боя [И возмездие со мною]

Стрельба вокруг дома стихла, послышался чей-то вибрирующего оттенка властный голос:

– Приготовить гранаты! Крутов, выходите! Иначе разнесем дом в клочья, вместе с вами…

– Тут он, товарищ полковник, – подал голос глыбистый противник Егора. – Я его забодал…

Крутов выстрелил, мгновенно откатываясь вбок, и очередь «никонова», которую судорожно выпустил раненый великан-спецназовец, уже ничего не видя и не чувствуя, ушла в забор. Егор обогнул дощатое строение, судя по запаху – туалет, и рванул через огород к лесу во всю прыть, прыгая через грядки с картофелем, считая секунды, ожидая выстрелов в спину, потом осознал свою ошибку и резко свернул вправо, к соседскому огороду и перемахнул забор прежде, чем за домом, откуда он бежал, появились преследователи и дали несколько очередей в сторону леса.

Крутов замер, унимая бешено бившееся сердце, и вдруг почувствовал за спиной движение. С тоской оглянулся, ожидая встретить вспышку выстрела, и… отшатнулся, увидев приближавшуюся к нему лошадиную морду. Чуть не выругался вслух. Медленно, чтобы не испугать животное, погладил лошадь по лбу, прижался к морде щекой, сжимая рукой трепетные ноздри, чтобы лошадь не заржала, опустился на корточки и развязал ремешок пут; лошадь была стреножена, но не привязана, хозяин просто оставил ее в загончике на ночь. Это была удача, и следовало использовать шанс до конца.

Крутов вдел ремешок пут в рот лошади вместо удил, одним прыжком вскочил ей на спину и заставил повернуться мордой к лесу, затем, чувствуя, что его сейчас вычислят, дернул импровизированные поводья и погнал лошадь к лесу. Автоматная очередь ударила ему вслед, когда он уже проскакал три десятка метров – треть длины огорода. Лошадь вздрогнула на бегу, всхрапнула, видимо, одна из пуль попала ей в круп, и поскакала быстрей. Через несколько секунд спасительная темнота леса приняла в себя лошадь и всадника, и стрельба прекратилась. Группа захвата, пришедшая по душу Крутова, осталась ни с чем.

Егор не знал имени человека, командующего группой, но поклялся выяснить, кто это был, и вернуть долг сторицей. А еще он надеялся, что группе будет недосуг переворачивать дом вверх дном и искать его защитников, потому что по всей округе в окнах домов зажегся свет и жители окраины Жуковки начинали звонить в милицию и собираться в толпу, чтобы пойти и выяснить причины стрельбы.

Сделав пятикилометровый крюк по лесу, Егор оставил раненую лошадь, по коже которой пробегали волны, погладил ее по шее, поцеловал в нос и, прошептав: «Спасибо, дружище, прости, что так получилось», – вышел к железной дороге. Через полчаса он набрел на леспромхоз, нашел у здания управления чью-то «Ниву», от капота которой струилось тепло и несло бензином (отлично, должна ходить!), взломал дверцу и залез в кабину. Ключей в замке зажигания не оказалось, но они и не требовались. Соединив нужные провода на ощупь – практика угона «вражеской» техники у полковника была большая, – Егор завел двигатель и выехал со двора хозяйства на дорогу, ведущую на восток, к Тросне.

Планы, составленные еще в доме Федотова, – где он сам, хотелось бы знать? успел ли уйти? проверить бы офис, да времени нет… – приходилось корректировать уже на ходу. Теперь у Крутова была только одна дорога – в Брянск, к Жоре Мокшину. Бывший муж Елизаветы, питавший к ней какие-то чувства, должен был знать, где находится его жена, и попытаться вызволить ее из лап «вивисекторов»…

Брянск

Георгий Владиславович Мокшин привык считать себя «авторитетом», что называется, с младых ногтей, ведь судим был уже трижды, хотя и по мелочи: за участие в массовой драке – еще в возрасте восемнадцати лет, за угон автомобиля двумя годами позже и за незаконное хранение пистолета. Правда, все эти судимости не помешали ему в тысяча девятьсот девяносто шестом году баллотироваться в депутаты областной Думы. Но замечен наблюдателями Реввоенсовета он был годом раньше, когда занял пост президента АОЗТ «Ассоциация игорного бизнеса Брянской губернии». Ясно, что статус короля игорного бизнеса не является удобным плацдармом для кандидатства, несмотря на то что ассоциация оказывала щедрую спонсорскую помощь следственному управлению ОблУВД, поэтому в ходе избирательной кампании Мокшин стал начальником производства на птицефабрике. Пресса начала хвалить Георгия Владиславовича задолго до выборов, так как он воспользовался – не без помощи социологов и экспертов РВС, разумеется, – беспроигрышным ходом: учредил премии созданного им же Славянского фонда журналистам. После чего выборы в Думу будущего главы администрации Брянска прошли без сучка и задоринки. Правда, один раз он все же сорвался, избив в ресторане молодого человека, девушку которого пригласил за свой столик, но скандал удалось замять, на сей раз до суда дело не дошло. В этом конкретном случае от суда его спас депутат Совета Федерации Маланников, член Реввоенсовета, курирующий Брянщину. После этого мнение Георгия Владиславовича о своей необходимости и незаменимости укрепилось, он почувствовал себя фигурой, сравнимой по масштабам и значимости чуть ли не с председателем РВС, и, уже став мэром, начал действовать самостоятельно, без оглядки на экспертный отдел Реввоенсовета. Тем неприятнее и больнее оказался для него выговор полковника Дубневича и его отказ отпустить на свободу жену, связавшуюся с каким-то приезжим полковником ФСБ и благодаря ему влипшую в историю с секретной лабораторией Российского легиона. Мокшин любил ее, по-своему, конечно, нетерпимо и эгоистично, как принадлежавшую ему дорогую и красивую вещь, и терять не хотел, несмотря на угрозу утечки информации о его делах, а тем более не собирался отдавать ее прыткому полковнику, имевшему наглость заявиться в Брянск и выкрасть Елизавету из-под носа группы по особым поручениям. Теперь же Лиза выплыла в застенках «Объекта № 2», ее надо было спасать, а полковник Дубневич вдруг решил показать свою власть и освобождать Елизавету отказался.

Георгий Владиславович сгоряча позвонил Директору Проекта Бессарабу, получил отповедь в несколько слов: не вмешивайтесь не в свои дела, господин мэр, это будет стоить вам карьеры и головы, – психанул и разбил трубку мобильного телефона об асфальт. Удар по самолюбию был так силен, что он, вернувшись в офис, буквально надрался и проспал в кабинете до вечера, оберегаемый секретаршей и начальником личной бригады телохранителей. Потом пришел первый зам Мокшина Аркадий Шанталинский, разбудил мэра, и Мокшин, взбодрившись от рюмки «Столичной», невольно рассказал ему о проблемах с женой и пожаловался на Дубневича.

– Да что ты к ней привязался? – выкатил водянистые глаза дородный, вальяжный, с пегой бородкой и всклокоченными седыми волосами Шанталинский. – Свет клином на ней сошелся, что ли? Твои порученцы девочками перестали снабжать?